Александр Глазунов
Больничная палата. Удушливая тишина сковывает сознание, и лишь тиканье часов на стене создает ощущение реальности. Реальность безрадостна. Я сижу на койке и тупо смотрю на свое отражение в зеркале напротив. Передо мной человек, который живет последний день.
Приговор вынесли сегодня утром: «Высокая доза облучения. Жизненные функции организма восстановлению не подлежат». Стало быть, начало разрушения эпителия желудочного тракта через 10 часов, потом все остальное, и через 18 часов летальный исход. Два часа уже прошло. Я силюсь осмыслить диагноз, но разум отказывается принять услышанное – смерть непостижима как четвертое измерение…
Вчерашнее утро казалось обыденным и не предвещающим ничего мало-мальски значительного: серое осеннее небо, понурый ветер, бесцельно гоняющий хлопья тумана и сухие листья по улицам исследовательского городка. А в лаборатории было как всегда тепло и сухо. Мерно гудел старый дроссель в лампе дневного света, ему вторил вентилятор небольшого мейнфрейма, обслуживающего вычислительные потребности проекта. Ничем не примечательный день за исключением того, что на двенадцать часов планировался запуск реактора: еще одна бесценная порция урана была обречена на распад во благо многолетней работы по исследованию неважно-чего… но какого-то дьявола все пошло наперекосяк!
Мы проверили герметичность камеры, мы провели контроль аппаратуры, мы выполнили все требования техники безопасности, но этого, черт возьми, оказалось недостаточно! Я повернул рукоятку, которую поворачивал до этого тысячу раз, и… в тот же момент дозиметр на моей груди истошно заверещал. Я строго по инструкции вернул рычаг в прежнее положение и нажал кнопку с надписью «авария», почему-то ожидая, что сейчас произойдет та или иная изоляция реактора. Черта с два! С оглушительным грохотом на окна и двери рухнули железные ставни, полностью отгородив лабораторию от внешнего мира. М-да. Внешний мир был, таким образом, спасен.
Дозиметр продолжал надрываться, и я как затравленный зверь ошалело смотрел на своего железобетонного палача, осыпающего меня градом нейтронов. Наконец, совладав с собой, я сделал шаг в сторону. Дозиметр моментально смолк. Еще шаг – тишина. Я снял прибор с груди и на вытянутой руке поднес туда, где сам только что стоял. Он тут же взвыл с прежней мощью. Проклятье! Из всех мест огромного помещения меня угораздило оказаться именно там, куда узким пучком бил страшный по силе поток тяжелого излучения, и я, вместо того, чтобы отойти сразу, несколько секунд «загорал» под ним!
Потом все было тоже по инструкции: в одной из стальных штор оказался шлюз, через него к нам забрались люди в белых костюмах, что-то сделали с реактором и попутно эвакуировали нас. Как и следовало ожидать, у всех, кто был в лаборатории, не обнаружили ни следа облучения. У всех, кроме меня. Я же был срочно отправлен в центральное радиационное отделение, где на различных диагностических установках провел остаток дня и бессонную ночь. Поспать удалось только с утра, когда доктора удалились на совещание. Результатом был вышеупомянутый вердикт. Врачи не могли ошибиться: будущее решено.
…я собираюсь с силами и встаю. «Последний день, последний день», – слова как метроном стучат в мозгу, и ледяные волны отчаяния судорогой сводят мышцы. Я падаю на колени. Слезы льются по щекам, не в силах более удерживаться в погибающем теле. «Нет! Я не готов, не готов, не готов!» – кулаки сжимаются до хруста в суставах, и я что есть силы бью ни в чем не повинный пол. Я почти физически ощущаю, что смерть уже где-то рядом, быть может, сидит на подоконнике, терпеливо и бесстрастно ожидая своего часа.
Ужас и горькая обида ощущаются каждой клеткой тела. Почему это случилось?! Я так молод, так мало успел! Что будет с мечтами, которые я так и не воплотил в жизнь? Неужели все умрет вместе со мной?!
Вспоминаю недавние объяснения врача. Современная медицина уже обладает возможностью клонирования людей. Из моей ДНК будет выращен новый человек: у него даже искусственно разовьют близорукость, чтобы обеспечить полную идентичность оригиналу. Здесь проблемы нет. Самая трудная задача – продублировать информацию, хранящуюся в моем мозгу. Со стопроцентной точностью эту операцию провести невозможно. Будет сделано лишь частичное сканирование коры, и из дискретной сетки выберутся синапсы, чье состояние скопируется в мозг-приемник. После этого можно лишь надеяться, что новый Манфред Эккерли сам восстановит недостающие участки памяти.
Кем будет он – незнакомец, что примет эстафету моей жизни? Пойдет ли он той же дорогой? Станет ли тем же, кем был я? И вспомнит ли вообще того, кем был в прошлой жизни?
Страх перед небытием отступает на задний план. Теперь я боюсь за того, кто скоро станет мной. Я должен помочь ему – помочь тому себе, который будет жить вместо меня. Помочь вспомнить то, что недостаточно полно будет скопировано в новый мозг.
Окидываю взглядом комнату и вижу письменный стол в углу. Кто-то предусмотрительно оставил там тетрадь и ручку. Сажусь и стараюсь сконцентрироваться. За оставшееся время я должен написать второму себе что-нибудь, что поможет ему действительно стать мной, что даст ему возможность продолжить то, что я начал в этой жизни.
Сперва работа. Идеи, идеи, идеи – все, живущее лишь в моем сознании, ни разу не высказанное вслух и неизвестное никому, кроме меня. Работа – это смысл моего существования, и я не могу допустить, чтобы она прекратилась после моего перевоплощения. Да! Перевоплощения! Я уже не воспринимаю будущее как смерть, мой преемник есть я – и я пишу письмо самому себе.
Строки, цифры, эскизы ложатся на бумагу, и я спешно переворачиваю новую страницу, боясь потерять нить мысли. Потом вдруг все обрывается. Буря утихает, и перед глазами встают лица друзей. Эти глаза не увидят их больше никогда – увидят те, другие. Но узнают ли они их? И примут ли друзья нового меня?
Я боюсь одиночества. Боюсь, потому что знаю, что это такое. С рождения я был замкнут в себе и не замечал ничего вокруг. В моих детских играх всегда было одно действующее лицо, мечты вели меня к противостоянию всему миру. Я хотел потрясти человечество и стать единоличным обладателем своей славы. Потом я вырос и однажды понял, что почти добился своего: известнейший физик планеты Манфред Эккерли, нобелевский лауреат в тридцать с небольшим лет, был совершенно одинок.
Я осознал свою трагедию в день вручения премии, счастливый и опустошенный, вернувшись глубокой ночью в номер. Впервые почувствовал я удовлетворение от сделанной работы, но никто не мог разделить мою радость.
Той ночью что-то сломалось во мне – словно щелкнул тумблер, и ожили в душе обесточенные доселе цепи человечности. Дрогнуло и застучало в груди сердце, наполняя жизнью новые пугающие чувства. Я стал другим человеком. Точнее говоря, я просто стал человеком.
Увы, люди заметили это не сразу. Холодный, расчетливый, непобедимый доктор Эккерли оставался для них живым средоточием разума, и этот образ был нерушим как закон природы. Я ломал это несколько лет, всеми способами пытаясь найти себе место среди живых людей. Я начал пить, курить, даже принимать наркотики. Несколько раз сменил место работы. Изучил таэк-вон-до, лингвистику, хиромантию, самогоноварение; испортил печень и лишился двух зубов; научился плавать и играть на банджо; обошел на яхте Земной шар и сделал несколько десятков прыжков с парашютом.
В итоге я добился своего. Из сотен людей, с которыми меня свела сумасшедшая жизнь, нашлось несколько, гармонично ужившихся с моим на редкость скверным характером. Теперь это мои лучшие друзья, и я не хочу их терять.
Что может быть в жизни важнее, чем дружба? Рука сама выводит имена – это те, кого я люблю, и кто – я уверен в этом – любит меня. Они еще ничего не знают о случившемся: я попросил не сообщать. Они бы непременно приехали сюда, а мне было бы больно их видеть. Лучше уж спокойно уйти, без чужой скорби и слез. Все-таки, я остался тем, кем был с рождения: единоличный эгоист, не ждущий ничьего сочувствия!
Часы на стене монотонно тикают, напоминая о неумолимом приближении роковой черты. Сперва будет операция по снятию информационной матрицы с мозга. Потом возьмут несколько клеток с разных участков тела для клонирования. Потом… потом наркоз и вечное небытие.
Осталось два часа. Меня знобит. Встаю и хожу по комнате, стараясь успокоиться. Это немного помогает. Сажусь обратно за стол. Пока есть время, надо написать что-то еще. Не в силах выбрать из памяти самого важного, начинаю конспектировать свою биографию.
Часы идут. Ближе и ближе пододвигается стрелка к страшной отметке. Рука строчит, и мысли не успевают за ней. Надо написать еще про кругосветное путешествие – самый опасный и радостный участок моей жизни. Он должен помнить его. Он – это новый я.
Пятнадцать минут до черты. Испарина на лбу. Рука дрожит, и неровные буквы сливаются в одну сплошную линию. Еще немного, еще… еще… я бросаю ручку, не в силах больше писать. Бесстрастный циферблат упорно смотрит со стены мне в лицо. Смерть, прикорнувшая где-то рядом, проснулась и разминает затекшие суставы.
Господи! Я забыл о самом главном! Элинор! Она сейчас во Франции. Только вчера мы попрощались с ней. Милая Элли, она так давно мечтала побывать в Париже. Какая простая мечта, и какой страшный момент ее осуществления! Что станет с ней, когда она узнает! Ей будет тяжелей, чем мне. Рука выводит ее имя, почерк снова тверд. Что будет между ней и новым я? Пожалуй, это не мое дело, но думаю, все придется начать сначала. Ничего, пусть «я» поухаживает за ней с мое – это не повредит его свежеслепленному телу. Я снова становлюсь циником, работает защитная реакция моей пробудившейся истинной сущности.
Но похоже, защита недостаточно эффективна. Что-то тисками сжимает сердце: как сильна моя любовь, так же сильно отчаяние.
Пять минут до срока. Едва удается сдержать дрожь в теле. Губы искусаны до крови, слезы текут по щекам…
Четыре минуты. Нервы как перетянутые струны звенят фальшивыми аккордами страха. Я вскакиваю и начинаю мерить шагами палату. Руки судорожно прижаты к груди, как будто защищая сердце от черных щупалец подступающей неизбежности.
Три минуты. Я падаю на кровать, тело охватывает агония ужаса. Потом все как будто проваливается куда-то. Невесомый, я парю в пустоте.
Две минуты. Апатия туманом заволакивает разум. Я не испытываю ничего, кроме жестокого равнодушия к этому миру, к людям, к себе. Передо мной встает лицо Элинор…
Минута! Чувства взрываются с новой силой, но я не подвластен их неистовству. Я стою, тверд и спокоен, среди хаоса безумного мира, который покидаю навсегда.
Бой часов.
Дверь медленно открывается, впуская доктора и санитара. За ними ослепительный свет коридора, пугающий и тянущий к себе.
Пора.
Один шаг, и все растворяется в лазурном мареве забвения.
Сияние постепенно меркнет, сквозь него проступают очертания комнаты. Бешено колотится сердце, боль вновь пережитых ощущений смешивается с неописуемым восторгом победы. Я потратил на это много дней, по крупицам восстанавливая частички утраченного целого. Я прожил целую жизнь, которую теперь мог назвать своей. Измятая, истерзанная тетрадь провела меня через все перипетии прежнего существования. И я уже не слепая копия жизни, не безымянный клон. Я – Манфред Эккерли, погибший и возродившийся вновь.
Редакция 2006 г.
